Меню Рубрики

Разбередишь присохший струп весенней лихорадки

Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди, и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.

Вот она походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,
И опять все безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.

Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной великий шаг,
Сводить с ума геройство.

А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.

Но как не сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.

Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.

Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,
И опять всё безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.
_______

Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной — великий шаг,
Сводить с ума — геройство.

А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.

Но, как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.

Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
№ 4 Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
№ 8 Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
№ 12 Так же распинают чердаки.

Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
№ 16 Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,
И опять все безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
№ 20 Оставляет нас наедине.

Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
№ 24 Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
№ 28 Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной — великий шаг,
№ 32 Сводить с ума — геройство.

А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
№ 36 Весь век благоговею.

Но, как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
№ 40 И манит страсть к разрывам.

Zhizn vernulas tak zhe besprichinno,
Kak kogda-to stranno prervalas.
Ya na toy zhe ulitse starinnoy,
Kak togda, v tot letny den i chas.

Te zhe lyudi i zaboty te zhe,
I pozhar zakata ne ostyl,
Kak yego togda k stene Manezha
Vecher smerti naspekh prigvozdil.

Zhenshchiny v deshevom zatrapeze
Tak zhe nochyu topchut bashmaki.
Ikh potom na krovelnom zheleze
Tak zhe raspinayut cherdaki.

Vot odna pokhodkoyu ustaloy
Medlenno vykhodit na porog
I, podnyavshis iz polupodvala,
Perekhodit dvor naiskosok.

Ya opyat gotovlyu otgovorki,
I opyat vse bezrazlichno mne.
I sosedka, obognuv zadvorki,
Ostavlyayet nas nayedine.

Ne plach, ne morshch opukhshikh gub,
Ne sobiray ikh v skladki.
Razberedish prisokhshy strup
Vesenney likhoradki.

Snimi ladon s moyey grudi,
My provoda pod tokom.
Drug k drugu vnov, togo glyadi,
Nas brosit nenarokom.

Proydut goda, ty vstupish v brak,
Zabudesh neustroystva.
Byt zhenshchinoy — veliky shag,
Svodit s uma — geroystvo.

A ya pred chudom zhenskikh ruk,
Spiny, i plech, i shei
I tak s privyazannostyu slug
Ves vek blagogoveyu.

No, kak ni skovyvayet noch
Menya koltsom tosklivym,
Silney na svete tyaga proch
I manit strast k razryvam.

;bpym dthyekfcm nfr ;t ,tcghbxbyyj,
Rfr rjulf-nj cnhfyyj ghthdfkfcm/
Z yf njq ;t ekbwt cnfhbyyjq,
Rfr njulf, d njn ktnybq ltym b xfc/

Nt ;t k/lb b pf,jns nt ;t,
B gj;fh pfrfnf yt jcnsk,
Rfr tuj njulf r cntyt Vfyt;f
Dtxth cvthnb yfcgt[ ghbudjplbk/

;tyobys d ltitdjv pfnhfgtpt
Nfr ;t yjxm/ njgxen ,fivfrb/
B[ gjnjv yf rhjdtkmyjv ;tktpt
Nfr ;t hfcgbyf/n xthlfrb/

Djn jlyf gj[jlrj/ ecnfkjq
Vtlktyyj ds[jlbn yf gjhju
B, gjlyzdibcm bp gjkegjldfkf,
Gtht[jlbn ldjh yfbcrjcjr/

Z jgznm ujnjdk/ jnujdjhrb,
B jgznm dct ,tphfpkbxyj vyt/
B cjctlrf, j,juyed pfldjhrb,
Jcnfdkztn yfc yftlbyt/

Yt gkfxm, yt vjhom jge[ib[ ue,,
Yt cj,bhfq b[ d crkflrb/
Hfp,thtlbim ghbcj[ibq cnheg
Dtctyytq kb[jhflrb/

Cybvb kfljym c vjtq uhelb,
Vs ghjdjlf gjl njrjv/
Lheu r lheue dyjdm, njuj ukzlb,
Yfc ,hjcbn ytyfhjrjv/

Ghjqlen ujlf, ns dcnegbim d ,hfr,
Pf,eltim ytecnhjqcndf/
,snm ;tyobyjq — dtkbrbq ifu,
Cdjlbnm c evf — uthjqcndj/

F z ghtl xeljv ;tycrb[ her,
Cgbys, b gktx, b itb
B nfr c ghbdzpfyyjcnm/ ckeu
Dtcm dtr ,kfujujdt//

Yj, rfr yb crjdsdftn yjxm
Vtyz rjkmwjv njcrkbdsv,
Cbkmytq yf cdtnt nzuf ghjxm
B vfybn cnhfcnm r hfphsdfv/

Первая любовь пришла к Борису Пастернаку довольно поздно, в 20-летнем возрасте. Он испытал очень нежные и сильные чувства к Иде Высоцкой, дочери очень состоятельного московского купца, с которой познакомился совершенно случайно. Тем не менее, нескольких мимолетных встреч оказалось достаточно для того, чтобы юный поэт в буквальном смысле слова потерял голову. Именно по этой причине в 1920 году Борис Пастернак настоял на том, чтобы продолжить свое образование в Германии, куда на время уехала семья его избранницы. Объяснение с возлюбленной состоялось в далеком Марбурге, и капризная девица, избалованная мужским вниманием, ответила Пастернаку отказом. Поэту пришлось приложить массу усилий, чтобы достойно его пережить и найти в себе силы для дальнейшего существования. Тем не менее, уже в 1913 году он создает стихотворение под названием «Сон», где пытается взглянуть на любовь к Иде Высоцкой глазами постороннего человека.

Встречу с этой девушкой и последующее развитие событий, которые молодому человеку столько душевной боли, он пытается представить в виде сна, окрашенного в желто-багряные тона. Именно так выглядит осень, которая символизирует не только окончание жизненного пути, но и финал взаимоотношений между двумя людьми. Когда роман Пастернака и Высоцкой вступил в финальную стадию, в душе поэт поселилась именно та самая осень, холодная и богатая красками, когда « как с небес добывший крови сокол, спускалось сердце на руки к тебе». Однако столь ценное подношение было отвергнуто, и время превратилось для Пастернака в «рыхлый, как лед… кресел шелк», который трещал и расползался от малейшего прикосновения. При этом каждый день «заря из сала обдавала стекла кровавыми слезами сентября».

Боль, тоска, одиночество, чувство разочарования и опустошения – все это поэт испытал в полной мере, пока пытался излечиться от болезни под названием любовь. Что именно послужило поводом к началу выздоровления, неизвестно, и пастернак на акцентирует на этом внимания. Однако он отмечает, что его чувства к Иде Высоцкой оказались чем-то, похожим на сон, тяжелый, полный кошмаров и окрашенный в багряные тона. Но и он однажды прервался по воле судьбы, что спасло поэта от душевных терзаний. «Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла, и сон, как отзвук колокола, смолк», — отметил автор.

Его пробуждение оказалось болезненным и лишенным романтизма, так как реальный мир оказался менее привлекательным, чем те грезы, к которым привык поэт. Он подчеркивает, что «был, как осень, темен рассвет», а холодный ветер принес с собою дождь. Но даже столь мрачный пейзаж за окном сумел вселить в Пастернака надежду на то, что в его жизни начинается новый период, и в нем уже не будет места то, которая отвергла его чувства.

Анализы других стихотворений

  • Анализ стихотворения Ивана Бунина «Метель»
  • Анализ стихотворения Ивана Бунина «Мы рядом шли, но на меня»
  • Анализ стихотворения Ивана Бунина «На распутье в диком древнем поле. »
  • Анализ стихотворения Ивана Бунина «Настанет день – исчезну я»
  • Анализ стихотворения Ивана Бунина «Не видно птиц. Покорно чахнет»

Мне снилась осень в полусвете стекол,

Друзья и ты в их шутовской гурьбе,

И, как с небес добывший крови сокол,

Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,

Заря из сада обдавала стекла

Кровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,

Как лед, трещал и таял кресел шелк.

Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,

И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, темен

Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,

Как за возом бегущий дождь соломин,

Гряду бегущих по небу берез.

  1. Биография Пастернака
  2. Анализ стихотворения «Февраль»
  3. Анализ стихотворения «Весна»
  4. Особенности ранней лирики Пастернака
  5. Анализ стихотворения «Гамлет»
  6. Анализ стихотворения Пастернака «Зимняя ночь»
  7. Особенности поздней лирики Пастернака

М.Цветаева так говорила о Пастернаке: «Где человек, до конца понявший Пастернака? Пастернак — это тайность, иносказание, шифр».

Действительно, Пастернак – сложный поэт. И если искушённому читателю, литературоведу или литератору, подчас трудно проникнуть в мир поэтических образов художника, то что говорить о детях. Ученики, встречаясь с ранними стихотворениями Пастернака, часто говорят: «Красиво, но непонятно».

Изучая лирику поэта в школе, необходимо сделать пастернаковские образы доступными и понятными для учащихся, познакомить их с личностью поэта, показать им своеобразие поэтического мира художника.

Краткая биографическая справка о семье, в которой вырос Пастернак, и о тех жизненных дорогах, которыми он пытался идти, поможет нам понять, что сформировало его как художника слова. Почитать статью в википедии.

Начать разговор о лирике поэта лучше, конечно, с ранних стихотворений: в них обилие метафор, смещение понятий, стремительность и напор. Здесь же необходимо объяснить ребятам, что поэтическая манера Пастернака резко меняется во второй половине 1940-х годов, поэтому литературоведы условно называют ранним периодом творчество поэта до 1940 года, несмотря на то что к этому времени Борису Леонидовичу уже исполнилось 50 лет.

Анализ стихотворения «Февраль».

Стихотворение датируется 1912 годом. Это одно из самых ранних стихотворений поэта.

Пастернак часто в стихах приурочивал пейзаж к определённому моменту — времени года или времени суток, будто обозначая реальность происходящего. Так и в стихотворении «Февраль» лирический герой остро чувствует пере мену сезона, надлом, происходящий в природе.

Давайте обратимся к тексту и выпишем и него слова, характеризующие состояние природы и состояние души лирического героя. В результате получится такая запись.

Состояние природы: грохочущая слякоть весною чёрною горит, ливень, лужи, проталины, ветер.

Состояние души: плакать, писать навзрыд слёзы, сухая грусть, навзрыд.

Какое состояние души передают эти слова? (Момент наивысшего напряжения, наполненности чувствами.)

Когда у поэта возникает такое состояние? (Когда приходит вдохновение, в процессе творчества.)

Как вы понимаете две последние строчки стихотворения? (Стихи рождаются, когда приходит вдохновение.)

Как соотносятся образы природы с состоянием лирического героя? (Они помогают
передать чувства лирического героя.)

«Глубокие человеческие переживания Пастернак передавал через проникновенные пейзажные зарисовки, восхищаясь чудом мирозданья и ощущая себя его частью. Поэтому каждое из стихотворений мастера мы воспринимаем как развитие одной общей темы — темы красоты мира, «сгущение некоей энергии», развёртываемой в любой точке времени и пространства».

Посмотрите, в какой форме стоят глаголы, передающие состояние лирического героя.

Глаголы стоят в инфинитиве; смысл этой глагольной формы — «побуждение к действию». Действительно, в стихотворении нет личных местоимений, лирический герой отступает на второй план перед властным напором окружающего мира, пробуждающаяся природа вдохновляет поэта, побуждает его к творчеству.

Природа у Пастернака одухотворена, как одухотворён человек. Она живёт сложной духовной жизнью». Весенняя природа соответствует настроению лирического героя. Она источник вдохновения и поэтического творчества. И чем глубже чувствует поэт природу, тем непосредственней, «случайнее», «вернее» будут «слагаться» стихи. Готовящаяся к пробуждению февральская природа изображена как графический рисунок: в свете прибавляющегося дня черны проталины, чернила, обугленные груши (грачи) — всё это передаёт состояние героя.

Как фонетически организовано стихотворение? Какие звуки наполняют его? Поэтические строчки наполнены звуками. Автор использует приём аллитерации. Многократное повторение звука р создаёт ощущение грохота, городского шума, грохочущей слякоти, клика колёс. И над всем этим благовест — колокольный звон! Найдите в стихотворении сравнение и метафоры. «Одна из самых ярких отличительных черт художественной системы Пастернака — метафорическая насыщенность стихотворения.

Сравнения и метафоры, которыми изобилуют ранние стихи поэта, часто кажутся произвольными, даже непонятными: грачи с деревьев сорвутся как обугленные груши, ветер не пронизан, а изрыт их криками. Сам поэт о февральской оттепели пишет не взахлёб, а навзрыд и т. д. Однако именно такие необычные сымпровизированные образы гораздо ярче и гораздо точнее образов обычных и легко понимаемых: в них проявляется в полной мере авторская индивидуальность».

Каков общий эмоциональный настрой стихотворения? Докажите свою точку зрения. Это стихотворение о весне и творчестве. Весна — символ пробуждающейся жизни, благовест — колокольный звон, весёлый клик колёс создают ощущение праздника, слёзы — символ очищения души. Общий настрой
стихотворения жизнеутверждающий, оптимистический.

Анализ стихотворения «Весна».

Продолжая тему творчества, обратимся к стихотворению «Весна» «Что почек, что
клейких заплывших огарков … », 1914 год).

В нём поэт отвечает на вопросы: «Что такое поэзия? Как и о чём должен писать поэт?»

Найдите сравнения и метафоры в первых двух четверостишиях. (Почки как огарки; «реплики леса окрепли» — птичий гомон; «лес стянут по горло петлёю пернатых гортаней, как буйвол арканом … » Всё та же метафорическая насыщенность и неожиданность образов.)

С чем сравнивается поэзия в третьем четверостишии? (С губкой в присосках.)

Губка — водное животное, которое присосками прикрепляется к морскому дну или камню. Мягкий, ноздреватый остов губки хорошо впитывает влагу. Здесь очевидно уподобление поэзии, вбирающей в себя жизнь, губке.

Одной из особенностей творчества Пастернака, как отмечают литературоведы, является то, что Пастернак поэтизирует мир с помощью прозаизмов, что придаёт его поэзии особую простоту и правдивость.

Пушкин называл прозаизмами слова, которые обычно не употребляются в поэтической, стихотворной речи и характерны для прозы, разговорного языка: « … Желания кипят — я снова счастлив, молод, / Я снова жизни полн — таков мой организм / (извольте мне простить ненужный прозаизм)» «Осень»).

Что же такое поэзия, по мнению Пастернака? Как вы понимаете последнее четверостишие стихотворения? Сравните его с началом.

«И выходит, по Пастернаку, что поэзия растворена во всём, что она «валяется в траве под ногами». Роль поэта — не нарушить, не спугнуть, превратиться в уши, в ноздри, в глаза и вбирать, впитывать в себя то, что источается, расточается природой.

Поэт — всасывающая губка. Он лишь записывает то, что продиктовала жизнь. Такова эстетика Пастернака» (А.Якобсон).

«Поэзия валяется в траве под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы увидеть её и подобрать с земли» (Пастернак).

Сначала поэт — наблюдатель, он боится нарушить красоту, потом — энергичный творец, он воссоздаёт мир природы словом. «Последние строки звучат в особой тональности, если не хищно, то, во всяком случае, алчно. В них слышится алчба. И нет никакой робости, никакой трепетной неприкосновенности, которые нужны были раньше, чтобы не расплескать, сохранить драгоценную влагу.

Пока уши, ноздри и глаза перекачивали её в губку, в душу. А когда влага собрана, то, чтобы выжать её, нужны сильные, жадные руки. И Пастернак восклицает: «Искусство – дерзость глазомера, влеченье, сила и захват». И только оба эти акта, вместе взятые, — почти христианское смирение («Природа, мир, тайник вселенной, я службу долгую твою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья отстою … «) и языческое, алчное проявление: «Искусство — дерзость глазомера … »

Только оба эти акта, вместе взятые, дают поэту особые права по отношению к жизни и ставят его с ней на короткую ногу» (А. Якобсон). Мы проанализировали два стихотворения, которые раскрывают тему творчества. И оба они о природе.

Мы уже говорили о том, что у Пастернака особая манера изображать природу. В его стихах она одухотворена, пропитана человеческими эмоциями и может
чувствовать, сопереживать. Внутренние переживания героя, сложнейшие философские вопросы, вся полнота жизни и многообразие мира раскрываются через при роду, а точнее, самой природой. Автор говорит о природе, а природа об авторе.

Центральное место в лирике Пастернака принадлежит природе. Содержание этих стихотворений шире обычных пейзажных зарисовок. Рассказывая о вёснах и зимах, о дождях и рассветах, Пастернак повествует о природе самой жизни, мирового бытия, исповедует веру в жизнь, которая, как нам кажется, главенствует в его поэзии и составляет её нравственную основу. Жизнь в его толковании — нечто безусловное, вечное, абсолютное, всепроникающая стихия и величайшее чудо. Удивление перед чудом существования — вот поза, в которой застыл
Пастернак. Навсегда поражённый, заворожённый своим открытием: «Опять весна».

Пейзаж в творчестве Пастернака зачастую уже не объект изображения, а субъект действия, главный герой и двигатель событий» (А. Синявский).

«Итак, природа у Пастернака говорит и действует от имени автора. Но так натурально и непосредственно, что кажется — от своего собственного имени. «Не я про весну, а весна про меня». Говорю: «действует» и подчёркиваю: «природа действует»» (А.Якобсон).

Как действует при рода вместо человека, можно отчётливо проследить в стихотворении Пастернака «Гроза, моментальная навек … » из сборника «Сестра моя — жизнь» 1917 года.

Читайте также:  Лихорадка эбола этиология патогенез клиника диагностика

К этому стихотворению задаётся только один вопрос: в каких стихотворных строчках природа выступает как деятель?

После анализа трёх стихотворений подводим промежуточный итог.

Особенности ранней лирики Пастернака:

— Метафорическая насыщенность произведения.

— Яркость и необычность метафор и сравнений.

— Поэтизация мира с помощью прозаизмов.

— Одухотворённость природы. Природа действует от имени автора.

— Стремительность, напряжённость поэтической речи.

Разговор о поздней лирике Пастернака можно начать со слов самого автора.
Пастернак отмечает, что его манера после 1940 года резко меняется. Этот временной рубеж неслучаен. Пастернак живёт в советской стране, в которой иметь свою точку зрения опасно. В 1936 году начинаются гонения на поэта: его перестают печатать, резко критикуют в официальной прессе за то, что он не прославлял трудовые будни советских
пятилеток.

Борис Леонидович уединяется в Переделкине, четыре года почти не пишет стихов, занимается переводами. Мейерхольд просит его перевести трагедию Шекспира «Гамлет» для постановки в театре. Мейерхольда арестовывают, но Пастернак свою работу не бросает. После окончания перевода он пишет
стихотворение «Гамлет».

Анализ стихотворения «Гамлет».

Стихотворение «Гамлет» 1946 года открывает цикл, представляющий собой заключительную часть романа «Доктор Живаго». Это одно из ключевых произведений позднего периода творчества Пастернака. Особенностью этого стихотворения является многоплановость лирического героя.

Лирический герой произведения чувствует себя актёром, исполняющим роль Гамлета.

Как вы думаете, почему именно этот образ мировой литературы появляется в стихотворении?

Проблемы, стоящие перед Гамлетом, актуальны и в ХХ веке. Герой трагедии Шекспира увидел, что «прогнило что-то в датском королевстве», рухнули нравственные устои: брат поднял руку на брата, мать Гамлета предала его отца, со всех сторон Гамлета окружают ложь и лицемерие, «слова, слова, слова». Он понимает, что должен победить зло даже ценой собственной жизни, а для этого необходимы мужество и готовность к жертве.

Образ лирического героя в стихотворении неоднозначен. За ним скрывается и сам автор. Известный исследователь творчества Пастернака Анатолий Якобсон говорил о том, что Борис Леонидович понимал искусство как инструмент исследования жизни, конечной целью которого является возвышение человека, счастье человека, а счастье людей, как известно, добывается дорогой ценой: «Искусство — добрая вещь по отношению к тем, к кому оно адресовано, к нам. И очень жестокая вещь по отношению к тем, кто нам его даёт, к художникам. Потому что, совершая свои открытия, поэт расходует не только словесный материал, но и материал, именуемый нервами и мозгом, кровью».

В своих стихотворениях Пастернак не раз говорил об этом.

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью — убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.

Но старость — это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.

И конечно, образ лирического героя перекликается с образом главного героя романа «Доктор Живаго». Вы пока не знакомы с романом, но, забегая вперёд, скажу, что Юрий Живаго тоже противостоит миру, в котором рухнули устои.

Герой понимает, что противостояние этому миру смертельно опасно, что сохранить человеческую сущность порой можно только ценой собственной жизни. Таким образом, мы видим, что лирический герой произведения — это и Гамлет, и актёр, и сам поэт, и Юрий Живаго.

Как создаётся образ театра? Однозначен ли этот образ?

Слова: гул, подмостки, бинокли, роль, драма — создают образ театра. Образ театра многозначен. Он включает в себя понятие самой жизни. Герой стихотворения прислонился к «дверному косяку» и ловит отголоски века, а это значит, что «сейчас идёт другая драма». Драма жизни разыгрывается на подмостках века. «Весь мир — театр, и люди в нём актеры», — сказал Шекспир. И наш герой — реальный человек, представитель своей эпохи, который противостоит жизненному хаосу и должен отстоять высшие духовные ценности.

Как вы думаете, какие чувства испытывает герой, выходя в этот мир? Каково отношение мира к герою?

Мир «наставил» на героя «сумрак ночи», мрака, хаоса, зла, а «тысячи биноклей на оси» словно дула орудий, которые нацелены на него и готовы выстрелить в любой момент.

Герой испытывает одиночество и тревогу за будущее. Он противостоит враждебному миру и понимает, что в такой борьбе нужно быть готовым к жертве.

Какой новый образ лирического героя возникает во втором четверостишии? (Здесь возникает образ Христа.) Давайте вспомним евангельские бытие в Гефсиманском саду и прочитаем библейский текст.

Найдите в стихотворении строчки, которые перекликаются с Евангелием. «И с этим связано ещё одно значение образа лирического героя: возникает мысль о величайшей жертве ради спасения людей — жертве Христа. Поэтому в монологе Гамлета появляются новые черты — его слова: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси», — являются прямой цитатой из Евангелия: «Авва Отче! Всё возможно тебе; пронеси чашу сию мимо Меня …»

«Слово «чаша» — это традиционный символ, в переносном значении это судьба, что наполняет жизнь. Жизнь может быть «полной чашей», а может быть наполнена горем: «испить горькую чашу» – испытав страдания, «испить смертную чашу» — умереть. Вспомните ещё, что перед входом в Иерусалим Иисус спросил своих учеников Иоанна и Иакова: «Можете ли пить чашу, которую я пью?». И здесь, и в молитве Христа это слово имеет символическое значение. Он знает о предстоящих страданиях и гибели и понимает, что должен исполнить, «как написано в нём».

Вспомните также икону Андрея Рублёва «Троица»: чаша на столе – символ предстоящей жертвы Христа, а сидящие вокруг неё фигуры — три Лика Бога – они полны взаимной любви и высокого смирения, готовности к жертве».

Своё моление о чаше Иисус завершает словами: «Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя». Так же и герой стихотворения понимает, что судьба уготовила ему трудную роль, и хотел бы избежать её: «На этот раз меня уволь». Но трагедия неизбежна, и он готов жертвовать собой: «продуман распорядок действий и неотвратим конец пути».

Предпоследняя строка снова возвращает нас к евангельскому контексту «всё тонет в фарисействе», то есть во лжи, лицемерии, в формализме. А заканчиваете стихотворение русской пословицей «жизнь прожить — не поле перейти», и перед нами снова предстаёт жизнь нашей страны в эпоху авторитарного государства.

Пастернак понимает, что дело здесь не совпадении фактов и событий разных эпох, в «общности духовного пути, пройденного однажды Христом и во все времена с тех пор выбираемого лучшими представителями человечества, — пути жертвенного.

Причём Пастернак не прямо переносит обстоятельства двухтысячелетней давности (а также Средневековья, Возрождения и начала хх века) в современность: эти обстоятельства как бы просвечивают сквозь покров времени, не подменяют друг друга, а сливаются в нерасторжимое целое. Тем самым преодолевается само время: случившееся века назад происходит здесь и сейчас и уже никогда не пройдёт, будет вечно».

Вспомним особенности ранней лирики Пастернака и посмотрим, как изменилась манера автора. В этом стихотворении нет метафорической насыщенности, отсутствует пейзаж. В первом четверостишии автор употребляет прозаизм «дверной косяк». Соединение бытовой детали с высоким духовным смыслом стихотворения — отличительная особенность поэтики Пастернака. Напряжение в стихотворении нарастает от строки к строке.

Ещё одно стихотворение из заключительной части романа «Доктор Живаго» — «Зимняя ночь».

Анализ стихотворения Пастернака «Зимняя ночь».

Объясните символическое значение образов метели и свечи. Подчеркните контрастными цветами строчки, относящиеся к двум разным мирам.

Свеча — символ покоя, дома, уюта. Метель — символ хаоса, революции, гражданской войны.

Посмотрите: строчки постоянно чередуются. Всё начинается с метели, она на первом плане, потом появляется образ свечи, и дальше они поочерёдно сменяют друг друга. Мы с вами знаем, что это не просто свеча и метель, это два мира: мир света, тепла, домашнего уюта, любви и мир холода, тревоги, опасности.

В каких отношениях находятся эти миры?

Хаос безграничен: «Мело, мело по всей земле, во все пределы», ему всё подчинено в этом мире, и лишь одинокая хрупкая свеча пытается противостоять ему. Давайте посмотрим. какими словами описывает автор два мира. Мир метели: Мело по всей земле, во все пределы, слетались хлопья, всё терялось в снежной мгле, седой и белой, мело весь месяц в феврале. Мир свечи: озарённый потолок, тени, два башмачка, угол, слёзы, ночник, платье.

«В стихотворении Бориса Пастернака виден глубинный смысл земной любви как высшего проявления жизни. В ней скрещивается плотское и духовное, временное и вечное, человеческое и ангельское».

В стихотворении присутствуют христианские символы: «вздымал, как ангел», «два крыла крестообразно», «скрещенье рук», а значит, свеча — это ещё и символ Божественной любви. Только любовь, самое светлое и чистое чувство на земле, может противостоять миру метели, возвращать обезумевшему миру потерянный им смысл.

Какие основные литературные приёмы автор использует в этом стихотворении?

(Стихотворение построено на антитезе, используются анафора и рефрен: «Свеча горела на столе, свеча горела».)

Как проявляется поэтическая манера Пастернака в этом стихотворении?

(Простая манера изложения, глубокие образы-символы, природа действует и вступает в конфликт с лирическим героем произведения.)

Подведём итог и назовём особенности поздней лирики Пастернака.

— Простота и прозрачность изложения.
— Небольшое количество метафор.
— Глубина и символичность образов.
— Христианские мотивы в лирике.
— Одухотворённость природы.
— Стремительность, напряжённость, поэтических текстов.
— Поэтизация мира с помощью прозаизмов.

Выделяя особенности ранней и поздней лирики Пастернака, важно отметить единство его поэтического метода.

При всех различиях между ранним и поздним Пастернаком, общность гораздо глубже и существеннее этих различий. Поэтому цельность поэтического мира Пастернака вообще ни у кого из серьёзных критиков и литературоведов не вызывает сомнений.

Вернёмся к началу нашего разговора о лирике поэта. Так что же такое поэзия Пастернака — тайнопись или детская пропись? Пожалуй, и то и другое. Понятия простоты и сложности поэтического восприятия очень неоднозначны: «Каждый настоящий поэт сложен, и чем крупнее, тем сложнее» (А.Якобсон).

Пастернак шёл от сложного к простому со стороны внешнего восприятия стихов, а со стороны духовного содержания поэзии поздний Пастернак никак не проще раннего.

Чтение настоящей поэзии, как и настоящей литературы, — это в целом сложная работа, которая развивает чувственное и образное восприятие, тренирует мышление, беспокоит душу, способствует духовному росту человека.

источник

Любить — идти,- не смолкнул гром,
Топтать тоску, не знать ботинок,
Пугать ежей, платить добром
За зло брусники с паутиной.

Пить с веток, бьющих по лицу,
Лазурь с отскоку полосуя:
«Так это эхо?» — и к концу
С дороги сбиться в поцелуях.

Как с маршем, бресть с репьем на всем.
К закату знать, что солнце старше
Тех звезд и тех телег с овсом,
Той Маргариты и корчмарши.

Терять язык, абонемент
На бурю слез в глазах валькирий,
И, в жар всем небом онемев,
Топить мачтовый лес в эфире.

Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьми
Событья лет, как шишки ели:
Шоссе; сошествие Корчмы;
Светало; зябли; рыбу ели.

И, раз свалясь, запеть: «Седой,
Я шел и пал без сил. Когда-то
Давился город лебедой,
Купавшейся в слезах солдаток.

В тени безлунных длинных риг,
В огнях баклаг и бакалеен,
Наверное и он — старик
И тоже следом околеет».

Так пел я, пел и умирал.
И умирал и возвращался
К ее рукам, как бумеранг,
И — сколько помнится — прощался.

Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.
Снег идет и все в смятеньи,
Все пускается полет, —
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.
Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.
Словно с видом чудака
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.
Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься — и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь — там и новый год.
Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той,
Или с той же быстротой
Может быть, проходит время.
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,
Снег идет и все в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.

Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты — благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты — отвага,
И это тянет нас друг к другу.

Стихи о любви и про любовь

Учись прощать… Молись за обижающих,
Зло побеждай лучом добра.
Иди без колебаний в стан прощающих,
Пока горит Голгофская звезда.

Учись прощать, когда душа обижена,
И сердце, словно чаша горьких слез,
И кажется, что доброта вся выжжена,
Ты вспомни, как прощал Христос.

Учись прощать, прощать не только словом,
Но всей душой, всей сущностью своей.
Прощение рождается любовью
В творении молитвенных ночей.

Учись прощать. В прощеньи радость скрыта.
Великодушье лечит, как бальзам.
Кровь на Кресте за всех пролита.
Учись прощать, чтоб ты был прощен сам.

Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги,
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынка, и фигура,
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн.
Был бешен шквал. Песком сгущенный,
Кровавился багровый вал.
Такой же гнев обуревал
Его, и, чем-то возмущенный,
Он злобу на себе срывал.

В его устах звучало “завтра”,
Как на устах иных “вчера”.
Еще не бывших дней жара
Воображалась в мыслях кафру,
Еще не выпавший туман
Густые целовал ресницы.
Он окунал в него страницы
Своей мечты. Его роман
Вставал из мглы, которой климат
Не в силах дать, которой зной
Прогнать не может никакой,
Которой ветры не подымут
И не рассеют никогда
Ни утро мая, ни страда.
Был дик открывшийся с обрыва
Бескрайный вид. Где огибал
Купальню гребень белогривый,
Где смерч на воле погибал,
В последний миг еще качаясь,
Трубя и в отклике отчаясь,
Борясь, чтоб захлебнуться вмиг
И сгинуть вовсе с глаз. Был дик
Открывшийся с обрыва сектор
Земного шара, и дика
Необоримая рука,
Пролившая соленый нектар
В пространство слепнущих снастей,
На протяженье дней и дней,
В сырые сумерки крушений,
На милость черных вечеров…
На редкость дик, на восхищенье
Был вольный этот вид суров.

Он стал спускаться. Дикий чашник
Гремел ковшом, и через край
Бежала пена. Молочай,
Полынь и дрок за набалдашник
Цеплялись, затрудняя шаг,
И вихрь степной свистел в ушах.
И вот уж бережок, пузырясь,
Заколыхал камыш и ирис,
И набежала рябь с концов.
Но неподернуто свинцов
Посередине мрак лиловый.
А рябь! Как будто рыболова
Свинцовый грузик заскользил,
Осунулся и лег на ил
С непереимчивой ужимкой,
С какою пальцу самолов
Умеет намекнуть без слов:
Вода, мол, вот и вся поимка.
Он сел на камень. Ни одна
Черта не выдала волненья,
С каким он погрузился в чтенье
Евангелья морского дна.
Последней раковине дорог
Сердечный шелест, капля сна,
Которой мука солона,
Ее сковавшая. Из створок
Не вызвать и клинком ножа
Того, чем боль любви свежа.
Того счастливейшего всхлипа,
Что хлынул вон и создал риф,
Кораллам губы обагрив,
И замер на устах полипа.

источник

Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.

Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,
И опять все безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.

Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
Нас бросит ненароком.

Читайте также:  Джек лондон золотая лихорадка картинки

Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной — великий шаг,
Сводить с ума — геройство.

А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.

Но, как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.

«Ты зажмуриваешь очи…»Ты зажмуриваешь очи И крадешься как слепая Мимо света, мимо ночи, Дорогая, дорогая. Стеариновые руки Осторожным ожерельем Забирают на поруки Все, чем раньше очерствели. Забывая недомолвку, Отвечая прежним спорам, Втихомолку.

КорреспондентыОпять вдали бегут: пригорки, Опять в вагоне пыль и пар И дым саратовской махорки, Занозистый, как скипидар. Ты спросишь спичку у соседа, Закуришь, вступишь в разговор, И вьется ниточкой беседа.

ЦенностиЦенности сорок первого года: я не желаю, чтобы льгота, я не хочу, чтобы броня распространялась на меня. Ценности сорок пятого года: я не хочу козырять ему. Я не хочу козырять.

Потребности, гордые, словно лебедиПотребности, гордые, словно лебеди, парящие в голубой невесомости, потребности в ужасающей степени опередили способности. Желанья желали все и сразу. Стремленья стремились прямо вверх. Они считали пошлостью фразу «Слаб человек!». Поскольку.

Итог романтизмаИ что в результате? Пустые года, как метель. И что-то некстати, И кто-то уселся на мель, И где-то, и как-то, И всякого смысла лишен: Ведь с первого акта Ты в.

Подражание И. Ф. АнненскомуИ с тобой, моей первой причудой, Я простился. Восток голубел. Просто молвила: «Я не забуду». Я не сразу поверил тебе. Возникают, стираются лица, Мил сегодня, а завтра далек. Отчего же.

Лежу и думаю: вот так и сдохниЛежу и думаю: вот так и сдохни. Мне 53 года. Слишком поздно. Но лучше поздно. Да, вот так – лежал и думал. И не помню, как заснул. — Я умер.

Песня о судьбеКуда ни втисну душу я, куда себя ни дену, За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна. Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену — Глядит, глаза безумные.

В небе тают облакаВ небе тают облака, И, лучистая на зное, В искрах катится река, Словно зеркало стальное… Час от часу жар сильней, Тень ушла к немым дубровам, И с белеющих полей Веет.

На той же я сижу скамейкеНа той же я сижу скамейке, Как прошлогоднею весной; И снова зреет надо мной Ожившей липы листик клейкий. Опять запели соловьи; Опять в саду — пора цветенья; Опять по воздуху.

Холодно… Кутаюсь в белый пуховый платокХолодно… Кутаюсь в белый пуховый платок… В мрачном саду скорбно никнет беседка нагая, Пурпурный плющ ее бросил одну, увядая. Зябнет. Тоскует. Шлет красному другу упрек. Холодно… Кутаюсь в белый пуховый.

Медлительно идут за днями дниМедлительно идут за днями дни, И месяцы, и годы — все в разлуке… Любимая, прошу тебя: верни, Верни мне губы, голос твой и руки. Зачем ты их другому отдала, Свои.

Весенний разговор— Ты все с отъездом тянешь… — Да, тяну… — Ты отнимаешь у меня весну, Еще одну, спокойно хороня. А много ли их будет у меня? Я не увижу, милая.

СтатистикаСтатистика, строгая муза, Ты реешь над каждой судьбой. Ничто для тебя не обуза, Никто не обижен тобой. Не всматриваешься ты в лица И в душу не лезешь,- а все ж.

Уже сентябрь за окномУже сентябрь за окном, уже двенадцать дней подряд все об одном и об одном дожди-заики говорят. Никто не хочет их понять. Стоят притихшие сады. Пересыпаются опять крутые зернышки воды. Но.

источник

Так причудливо тасуется колода. Поди разбери, отчего намертво впечаталась в память вторая часть стихотворения и напрочь забылась первая. Даже не забылась, как и не было ее. Помню, что в первый раз, читая «Живаго», вообще не обратила внимания на эти стихи. Тогда в восемнадцать: «Свеча горела на столе», «Я кончился, а ты жива», «С порога смотрит человек, не узнавая дома», «Маргарита» еще может быть. Перечитывала лет пять спустя, поплакала над трамваем, который обогнала старая немка Амалия Карловна: «она обогнала Живаго и пережила его». Стихи из синей тетради в конце книги — вспомнить любимое. И во второй раз медленные воды «Рождественской звезды» сомкнулись надо мной, подивилась, как могла не увидеть-не услышать-не почувствовать этого впервые.

А хлестнуло наотмашь «Объяснением». Даже могу восстановить: яркий зимний день, холодно, солнечно, много снега, все сверкает за окном. Читаю, скорее просматриваю: перевернуть страницу, разворот, ниже-ниже. Это начиналось в нижней четверти левого листа и немного захватывало верх правого. Мгновенно обожгло и все, что «до» перестало быть. Да и «после» уже неинтересно. Только это существует и, боже, как хорошо. Они расстаются, а он продолжает заботиться о ней, это ведь не мужицкий эгоизм, заставляющий что угодно сказать, лишь бы не видеть женских слез. «Разбередишь присохший струп весенней лихорадки» — это знать любимое тело и любимое лицо до мелочей, до «я помню все твои трещинки» позже у Земфиры.

И потом: «Сними ладонь с моей груди. Мы провода под током. Друг к другу вновь, того гляди, нас бросит ненароком». Если такое притяжение, к чему расставаться? Не понимаю. После демагогия про «Быть женщиной — великий шаг. Сводить с ума — геройство» и дурацкая привязанность слуг, с которой он век благоговеет. Вот это уже дежурные мужские отговорки. Или нет? Наверно нет, просто неудачная лексическая конструкция, форма отстраненности, которая кажется фальшивой после обнаженной чувственности начала. И безнадежный финал с ночью, сковавшей «кольцом тоскливым».

А все-таки, почему он уходит? Может все еще наладится? Думаете нет? Ну да, вряд ли, но там ведь на инерции можно еще длить и длить. Не хочет отчего-то. Так и прожила полжизни, не понимая. Не то, чтобы как-то напрягало, но сидело нечувствительной занозой. Сегодня нашла эти стихи, прочла первую часть и все поняла: «Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась». Любовь — патология, разрыв в жизни. Жизнь вернулась, потому что любовь ушла. А без нее длить отношения бессмысленно. Как-то так.

Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.

Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,
И опять всё безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.
_______

Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной — великий шаг,
Сводить с ума — геройство.

А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.

Но, как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.

источник

1946-1953 гг.

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг.
Как у дюжей скотницы работа,
Дело у весны кипит в руках.

Чахнет снег и болен малокровьем
В веточках бессильно синих жил.
Но дымится жизнь в хлеву коровьем,
И здоровьем пышут зубья вил.

Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
Ручейков бессонных болтовня!

Настежь все, конюшня и коровник,
Голуби в снегу клюют овес,
И всего живитель и виновник,—
Пахнет свежим воздухом навоз.

3. На страстной

Еще кругом ночная мгла.
Еще так рано в мире,
Что звездам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.

Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла,
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.
Еще земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.

И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьет водовороты.
И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.

А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решетки.

И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
И видят свет у царских врат,
И черный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица —
И вдруг навстречу крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две березы у ворот
Должны посторониться.

И шествие обходит двор
По краю тротуара,
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.
И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И все до нитки роздал.

И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтырь или Апостол.

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

4. Белая ночь

Мне далекое время мерещится,
Дом на Стороне Петербургской.
Дочь степной небогатой помещицы,
Ты — на курсах, ты родом из Курска.

Ты — мила, у тебя есть поклонники.
Этой белою ночью мы оба,
Примостясь на твоем подоконнике,
Смотрим вниз с твоего небоскреба.

Фонари, точно бабочки газовые,
Утро тронуло первою дрожью.
То, что тихо тебе я рассказываю,
Так на спящие дали похоже!

Мы охвачены тою же самою
Оробелою верностью тайне,
Как раскинувшийся панорамою
Петербург за Невою бескрайней.

Там вдали, по дремучим урочищам,
Этой ночью весеннею белой,
Соловьи славословьем грохочущим
Оглашают лесные пределы.

Ошалелое щелканье катится.
Голос маленькой птички ледащей
Пробуждает восторг и сумятицу
В глубине очарованной чащи.

В те места босоногою странницей
Пробирается ночь вдоль забора,
И за ней с подоконника тянется
След подслушанного разговора.

В отголосках беседы услышанной
По садам, огороженным тесом,
Ветви яблоновые и вишенные
Одеваются цветом белесым.

И деревья, как призраки, белые
Высыпают толпой на дорогу,
Точно знаки прощальные делая
Белой ночи, видавшей так много.

5. Весенняя распутица

Огни заката догорали.
Распутицей в бору глухом
В далекий хутор на Урале
Тащился человек верхом.

Болтала лошадь селезенкой,
И звону шлепавших подков
Дорогой вторила вдогонку
Вода в воронках родников.

Когда же опускал поводья
И шагом ехал верховой,
Прокатывало половодье
Вблизи весь гул и грохот свой.

Смеялся кто-то, плакал кто-то,
Крошились камни о кремни,
И падали в водовороты
С корнями вырванные пни.

А на пожарище заката,
В далекой прочерни ветвей,
Как гулкий колокол набата
Неистовствовал соловей.

Где ива вдовий свой повойник
Клонила, свесивши в овраг,
Как древний соловей-разбойник
Свистал он на семи дубах.

Какой беде, какой зазнобе
Предназначался этот пыл?
В кого ружейной крупной дробью
Он по чащобе запустил?

Казалось, вот он выйдет лешим
С привала беглых каторжан
Навстречу конным или пешим
Заставам здешних партизан.

Земля и небо, лес и поле
Ловили этот редкий звук,
Размеренные эти доли
Безумья, боли, счастья, мук.

6. Объяснение

Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.

Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,
И опять все безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.

Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током,
Друг к другу вновь, того гляди,
Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной — великий шаг,
Сводить с ума — геройство.

А я пред чудом женских рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.

Но как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.

7. Лето в городе

Разговоры вполголоса
И с поспешностью пылкой
Кверху собраны волосы
Всей копною с затылка.

Из-под гребня тяжелого
Смотрит женщина в шлеме,
Запрокинувши голову
Вместе с косами всеми.

А на улице жаркая
Ночь сулит непогоду,
И расходятся, шаркая,
По домам пешеходы.

Гром отрывистый слышится,
Отдающийся резко,
И от ветра колышется
На окне занавеска.

Наступает безмолвие,
Но по-прежнему парит,
И по-прежнему молнии
В небе шарят и шарят.

А когда светозарное
Утро знойное снова
Сушит лужи бульварные
После ливня ночного,

Смотрят хмуро по случаю
Своего недосыпа
Вековые, пахучие,
Неотцветшие липы.

Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной.

Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.

Я ошибся. Кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелем.

1953

10. Бабье лето

Лист смородины груб и матерчат.
В доме хохот и стекла звенят,
В нем шинкуют, и квасят, и перчат,
И гвоздики кладут в маринад.

Лес забрасывает, как насмешник,
Этот шум на обрывистый склон,
Где сгоревший на солнце орешник
Словно жаром костра опален.
Здесь дорога спускается в балку,
Здесь и высохших старых коряг,
И лоскутницы осени жалко,
Все сметающей в этот овраг.

И того, что вселенная проще,
Чем иной полагает хитрец,
Что как в воду опущена роща,
Что приходит всему свой конец.

Что глазами бессмысленно хлопать,
Когда все пред тобой сожжено,
И осенняя белая копоть
Паутиною тянет в окно.

Ход из сада в заборе проломан
И теряется в березняке.
В доме смех и хозяйственный гомон,
Тот же гомон и смех вдалеке.

1946

Пересекши край двора,
Гости на гулянку
В дом невесты до утра
Перешли с тальянкой.

За хозяйскими дверьми
В войлочной обивке
Стихли с часу до семи
Болтовни обрывки.

А зарею, в самый сон,
Только спать и спать бы,
Вновь запел аккордеон,
Уходя со свадьбы.

И рассыпал гармонист
Снова на баяне
Плеск ладоней, блеск монист,
Шум и гам гулянья.
И опять, опять, опять
Говорок частушки
Прямо к спящим на кровать
Ворвался с пирушки.

А одна, как снег, бела,
В шуме, свисте, гаме
Снова павой поплыла,
Поводя боками.

Помавая головой
И рукою правой,
В плясовой по мостовой,
Павой, павой, павой.

Вдруг задор и шум игры,
Топот хоровода,
Провалясь в тартарары,
Канули, как в воду.

Просыпался шумный двор.
Деловое эхо
Вмешивалось в разговор
И раскаты смеха.

В необъятность неба, ввысь
Вихрем сизых пятен
Стаей голуби неслись,
Снявшись с голубятен.

Точно их за свадьбой вслед,
Спохватясь спросонья,
С пожеланьем многих лет
Выслали в погоню.

Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других
Как бы им в даренье.

Только свадьба, в глубь окон
Рвущаяся снизу,
Только песня, только сон,
Только голубь сизый.

1953

Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно все в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке,
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты — благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты — отвага,
И это тянет нас друг к другу.

1949

Встарь, во время оно,
В сказочном краю
Пробирался конный
Степью по репью.

Он спешил на сечу,
А в степной пыли
Темный лес навстречу
Вырастал вдали.

Ныло ретивое,
На сердце скребло:
Бойся водопоя,
Подтяни седло.

Не послушал конный
И во весь опор
Залетел с разгону
На лесной бугор.

Повернул с кургана,
Въехал в суходол,
Миновал поляну,
Гору перешел.

И забрел в ложбину
И лесной тропой
Вышел на звериный
След и водопой.

И глухой к призыву,
И не вняв чутью,
Свел коня с обрыва
Попоить к ручью.

У ручья пещера,
Пред пещерой — брод.
Как бы пламя серы
Озаряло вход.

И в дыму багровом,
Застилавшем взор,
Отдаленным зовом
Огласился бор.

И тогда оврагом,
Вздрогнув, напрямик
Тронул конный шагом
На призывный крик.

И увидел конный,
И приник к копью,
Голову дракона,
Хвост и чешую.

Пламенем из зева
Рассевал он свет,
В три кольца вкруг девы
Обмотав хребет.

Туловище змея,
Как концом бича,
Поводило шеей
У ее плеча.

Той страны обычай
Пленницу-красу
Отдавал в добычу
Чудищу в лесу.

Края населенье
Хижины свои
Выкупало пеней
Этой от змеи.

Змей обвил ей руку
И оплел гортань,
Получив на муку
В жертву эту дань.

Посмотрел с мольбою
Всадник в высь небес
И копье для боя
Взял наперевес.

Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

Конный в шлеме сбитом,
Сшибленный в бою.
Верный конь, копытом
Топчущий змею.

Конь и труп дракона
Рядом на песке.
В обмороке конный,
Дева в столбняке.

Светел свод полдневный,
Синева нежна.
Кто она? Царевна?
Дочь земли? Княжна?

То в избытке счастья
Слезы в три ручья,
То душа во власти
Сна и забытья.

То возврат здоровья,
То недвижность жил
От потери крови
И упадка сил.

Но сердца их бьются.
То она, то он
Силятся очнуться
И впадают в сон.

Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века.

1953

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, нетронутый распадом:

“Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса,
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины!
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сраженья.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство”.

15. Зимняя ночь

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле,
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

С порога смотрит человек.
Не узнавая дома.
Ее отъезд был как побег,
Везде следы разгрома.

Повсюду в комнатах хаос.
Он меры разоренья
Не замечает из-за слез
И приступа мигрени.

В ушах с утра какой-то шум.
Он в памяти иль грезит?
И почему ему на ум
Все мысль о море лезет?

Когда сквозь иней на окне
Не видно света Божья,
Безвыходность тоски вдвойне
С пустыней моря схожа.

Она была так дорога
Ему чертой любою,
Как морю близки берега
Всей линией прибоя.
Как затопляет камыши
Волненье после шторма,
Ушли на дно его души
Ее черты и формы.

В года мытарств, во времена
Немыслимого быта
Она волной судьбы со дна
Была к нему прибита.

Среди препятствий без числа,
Опасности минуя,
Волна несла ее, несла
И пригнала вплотную.

И вот теперь ее отъезд,
Насильственный, быть может.
Разлука их обоих съест,
Тоска с костями сгложет.

И человек глядит кругом:
Она в момент ухода
Все выворотила вверх дном
Из ящиков комода.

Он бродит, и до темноты
Укладывает в ящик
Раскиданные лоскуты
И выкройки образчик.

И, наколовшись об шитье
С невынутой иголкой,
Внезапно видит всю ее
И плачет втихомолку.

17. Свидание

Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.

Одна в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
За рукава в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынка и фигура
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

1949

18. Роздественская звезда

Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры.
. Все злей и свирепей дул ветер из степи.
. Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
—Пойдемте со всеми, поклонимся чуду,—
Сказали они, запахнув кожухи.
От шарканья по снегу сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
Па эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной снежной гряды
Все время незримо входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге, чрез эту же местность
Шло несколько ангелов в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность,
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
— А кто вы такие?— спросила Мария.
— Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
Средь серой, как пепел, предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Последние звезды сметал с небосвода.
И только волхвов из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потемках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.

Ты значил все в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о тебе
Ни слуху не было, ни духу.

И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я твой завет
И как от обморока ожил.

Мне к людям хочется, в толпу,
В их утреннее оживленье.
Я все готов разнесть в щепу
И всех поставить на колени.

И я по лестнице бегу,
Как будто выхожу впервые
На эти улицы в снегу
И вымершие мостовые.
Везде встают, огни, уют,
Пьют чай, торопятся к трамваям.
В теченье нескольких минут
Вид города неузнаваем.

В воротах вьюга вяжет сеть
Из густо падающих хлопьев,
И, чтобы вовремя поспеть,
Все мчатся недоев-недопив.

Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре,
Я таю сам, как тает снег,
Я сам, как утро, брови хмурю.

Со мною люди без имен,
Деревья, дети, домоседы.
Я ими всеми побежден,
И только в том моя победа.

1947

Он шел из Вифании в Ерусалим,
Заранее грустью предчувствий томим.
Колючий кустарник на круче был выжжен,
Над хижиной ближней не двигался дым,
Был воздух горяч, и камыш неподвижен,
И Мертвого моря покой недвижим.
И в горечи, спорившей с горечью моря,
Он шел с небольшою толпой облаков
По пыльной дороге на чье-то подворье,
Шел в город на сборище учеников.
И так углубился он в мысли свои,
Что поле в уныньи запахло полынью.
Все стихло. Один он стоял посредине,
А местность лежала пластом в забытьи.
Все перемешалось: теплынь и пустыня,
И ящерицы, и ключи, и ручьи.
Смоковница высилась невдалеке,
Совсем без плодов, только ветки да листья.
И он ей сказал: «Для какой ты корысти?
Какая мне радость в твоем столбняке?
Я жажду и алчу, а ты — пустоцвет,
И встреча с тобой безотрадней гранита.
О, как ты обидна и недаровита!
Останься такой до скончания лет».
По дереву дрожь осужденья прошла,
Как молнии искра по громоотводу.
Смоковницу испепелило до тла.
Найдись в это время минута свободы
У листьев, ветвей, и корней, и ствола,
Успели б вмешаться законы природы.
Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда
Оно настигает мгновенно, врасплох.

В московские особняки
Врывается весна нахрапом.
Выпархивает моль за шкапом
И ползает по летним шляпам,
И прячут шубы в сундуки.
По деревянным антресолям
Стоят цветочные горшки
С левкоем и желтофиолем,
И дышат комнаты привольем,
И пахнут пылью чердаки.

И улица запанибрата
С оконницей подслеповатой,
И белой ночи и закату
Не разминуться у реки.

И можно слышать в коридоре,
Что происходит на просторе,
О чем в случайном разговоре
С капелью говорит апрель.
Он знает тысячи историй
Про человеческое горе,
И по заборам стынут зори,
И тянут эту канитель.
И та же смесь огня и жути
На воле и в жилом уюте,
И всюду воздух сам не свой,
И тех же верб сквозные прутья,
И тех же белых почек вздутья
И на окне, и на распутье,
На улице и в мастерской.

Зачем же плачет даль в тумане,
И горько пахнет перегной?
На то ведь и мое призванье,
Чтоб не скучали расстоянья,
Чтобы за городскою гранью
Земле не тосковать одной.
Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера — прощанья,
Пирушки наши — завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.

1947

22. Дурные дни

Когда на последней неделе
Входил он в Иерусалим,
Осанны навстречу гремели,
Бежали с ветвями за ним.
А дни все грозней и суровей,
Любовью не тронуть сердец.
Презрительно сдвинуты брови,
И вот послесловье, конец.
Свинцовою тяжестью всею
Легли на дворы небеса.
Искали улик фарисеи,
Юля перед ним, как лиса.
И темными силами храма
Он отдан подонкам на суд,
И с пылкостью тою же самой,
Как славили прежде, клянут.
Толпа на соседнем участке
Заглядывала из ворот,
Толклись в ожиданье развязки
И тыкались взад и вперед.
И полз шепоток по соседству,
И слухи со многих сторон.
И бегство в Египет и детство
Уже вспоминались, как сон.
Припомнился скат величавый
В пустыне, и та крутизна,
С которой всемирной державой
Его соблазнял сатана.
И брачное пиршество в Кане,
И чуду дивящийся стол,
И море, которым в тумане
Он к лодке, как по суху, шел.
И сборище бедных в лачуге,
И спуск со свечою в подвал,
Где вдруг она гасла в испуге,
Когда воскрешенный вставал.

23—24. Магдалина

Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут
Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой
И улицей был мой приют.

Осталось несколько минут,
И тишь наступит гробовая.
Но раньше чем они пройдут,
Я жизнь свою, дойдя до края,
Как алавастровый сосуд,
Перед тобою разбиваю.
О, где бы я теперь была,
Учитель мой и мой Спаситель,
Когда б ночами у стола
Меня бы вечность не ждала,
Как новый, в сети ремесла
Мной завлеченный посетитель.

Но объясни, что значит грех,
И смерть, и ад, и пламень серный,
Когда я на глазах у всех
С тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.

Когда твои стопы, Исус,
Оперши о свои колени,
Я, может, обнимать учусь
Креста четырехгранный брус
И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
Тебя готовя к погребенью.

1949

У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Обмываю миром из ведерка
Я стопы пречистые твои.

Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слез.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.

Ноги я твои в подол уперла,
Их слезами облила, Исус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус.

Будущее вижу так подробно,
Словно ты его остановил.
Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл.
Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
Может быть, из жалости ко мне.

Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.

Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.

Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?

Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до Воскресенья дорасту.

1949

25. Гефсиманский сад

Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный Путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь как смертные, как мы.
Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.
И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом он молил отца.
Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».
И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.
Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».

Источник: Пастернак Б., Собрание сочинений. В 5-ти т.
Т.3. Доктор Живаго: Роман. М.: Худож. лит., 1990.

Дорогие друзья, наш проект существует исключительно благодаря вашей поддержке.

источник